33

– Всё было прекрасно, – сказала Звонкова, – но возбуждение проходит, надо укладываться.

И постельничий Трескучий был удалён из опочивальни.

Повторилась вчерашняя сцена с раздеванием богини (или ведьмы), с массажем озабоченной болями её спины и втиранием в эту прекрасную спину и не менее прекрасные ягодицы (ягодные места) благовоний.

Теперь Куропёлкин был даже благодарен Трескучему, снабдившему его специальными футбольными трусами.

– Ну, – сказала госпожа Звонкова, улёгшись в ситцевом алькове в удобной для проблем её позвоночника позе, – продолжайте историю с журналистом Блумквистом и девушкой с татуировкой дракона на правой лопатке, как её…

– Саландер, – вспомнил Куропёлкин, – Лисбет… Лизой по-нашему…

Он замолчал, медлил, тянул время, всё ещё полагал, что теперь в отсутствии каких-либо иных слушателей Звонкова поинтересуется, откуда Куропёлкин откопал оказавшееся для неё столь полезным и своевременным изречение Ларошфуко. Нет, не поинтересовалась. Скорее всего, ей было довольно слов (и отпущенной ему теперь роли знатока предмета) находчивого мгимовского выпускника о каких-то записках графа Завадовского. А он, карманный и укрытый от людей Куропёлкин, тут ни при чём.

«Ну, ладно! – подумал Куропёлкин. – Стало быть, можно ей врать дальше!»

И принялся врать. То есть фантазировать.

Чего он только не напридумывал про приключения журналиста Блумквиста и отчаянной девицы Лисбет Саландер! А также про интриги создателя и хозяина влиятельного детективного агентства Арановского (как раз он-то тонко направлял действия Лисбет Саландер). В ход пошла и шведская семья с центровой участницей журналисткой Эльвирой. И против шведской семьи слушательница сегодня не возражала. Выпадали из ночной истории Куропёлкина финансовые сюжеты, недоступные рассказчику, но и это Звонкову, похоже, не заботило.

«Да она, наверное, в своих мыслях, – расстроился Куропёлкин, – всё ещё пьёт шампанское, а может, и коньяк на приёме с французами. Так она и не заснёт».

А ему уже надоели все эти Блумквисты и Саландеры. А в особенности негодяй Веннерстрём. Да и воображение его устало.

И тут раздался храп. С присвистом. Тихий, деликатный, но храп. Куропёлкину неожиданно стало неловко за Звонкову. Богини, даже потерявшие конечности, храпеть не могли. Ведьмы же храпеть были обязаны, но, по мнению Куропёлкина, куда более громко, противно и нагло, гудками простуженного паровоза, например. Или воем падающего истребителя. Со стонами и матерными словами в паузах.

Куропёлкин совестливо заёрзал под верблюжьим одеялом. Будто он-то именно и храпел. Впрочем, он, исполнив свои ночные обязательства, имел право теперь и захрапеть.

– Так что вы, Евгений, – услышал он, – думаете по поводу Каренина?

– То есть?

– Вам что, – удивилась Звонкова, – не передали днём моё задание?

– Передали.

– И что же, по вашему усмотрению, брал ли Каренин взятки или не брал?

– Я читал «Анну Каренину» лет семь назад, – сказал Куропёлкин, – ещё в Котласе. Чтобы иметь, как вы выразились, своё усмотрение, мне надо было перечитать или хотя перелистать роман, но, увы, такой возможности у меня не было…

Куропёлкин сразу же спохватился:

– Нет, я ни на что и ни на кого не жалуюсь. Просто о книге у меня осталось смутное представление…

– Ну, пусть смутное… Так брал или не брал?

– Не брал, – сказал Куропёлкин.

– Почему?

– А зачем ему брать? Он был государственный муж с убеждениями о пользе Отечеству. И не бедный.

– И всё?

– Нет. Прежде всего он был человеком с понятиями о чести.

– А нынешние государственные мужи, – засмеялась Звонкова, – этих понятий не имеют, что ли?

– Не имеют, – сказал Куропёлкин.

– А олигархи?

– Не имеют. Зачем им понятия о чести?

– То есть и я живу, среди прочих, без понятий о чести?

– Теоретически да, – сказал Куропёлкин. – Но мне ваш случай пока не слишком ясен.

– Всё! – сказала Звонкова, и как будто бы сердито. – Спать!

Однако успокоиться не смогла:

– А вы, Евгений, имеете понятия о чести?

– Имею, – самонадеянно твердо, даже с вызовом произнёс Куропёлкин. Но тут же будто смутился: – Имел, по крайней мере…

Загрузка...